колена и травма бедра. Ты не сможешь бежать!
– Не важно, смогу или нет, – сухо ответила она, – важно, что я побегу. Я должна влететь в кубок Эйлира. Я – и никто другой.
– Но… почему? С Тарьей у нас имелись отличные шансы! – взмолился я, не понимая, что происходит, злясь на нее, злясь на Кейрру, на ДиДи, на Чай, злясь на всех, кто принимал решения, приходившиеся мне не по нраву, раздражавшие меня, помножавшие на ноль все мои усилия и всю мою работу. – Какая разница, как и кто именно будет бежать, если ты все равно оказалась бы в кубке Эйлира? Зачем ты поступила так? Зачем, Эйда, зачем ты все испортила?
– Затем, – сказала она, стоя ко мне спиной и не обернувшись для ответа, – затем, что я делаю все это для себя.
– Нет, – ответил я. Ответил не ей, а самому себе.
И больше я ни слога не добавил. Мне, так же, как секунду назад стала очевидна жестокость тренера Тарьи, сейчас стали очевидны мотивы Эйды, яснее, чем для нее самой. Ирония состояла в том, что, спроси меня кто-то толком в тот момент, в чем именно заключались эти мотивы, я вряд ли бы смог разложить их по полочкам и ясно озвучить.
Но я знал, что дело здесь не в карьере и не в эгоизме. Что нет, нет и нет еще тысячу раз – Эйда побежит сама не потому, что хочет получить все внимание публики, не потому, что это касается ее финансирования, а по той одновременно и ясной как день, и неочевидной причине, что без нее завтрашний финал вообще не имеет ни малейшего смысла.
Она должна побежать потому, что она часть Золотых Крон. Она должна побежать потому, что в этом мире и в эту секунду у нее нет никаких других противников, кроме того самого физического потолка, кроме того самого ненавистного всеми предела. С ним одним – ради всех, кто идет за ней, ради города как такового, ради его культуры и его независимости – Эйда должна сразиться. Без уловок, без подсказок, без помощи.
Она сейчас не символ Золотых Крон, не его любимица и не его воплощение. Ее все отвергли, ее обманули и предали, а потом на нее же все и каждый возложили надежды. Она и есть Золотые Кроны, и она должна бросить вызов себе.
Весь путь до емкостей мы с Дейраном подавленно молчали.
Вместо каморки юноши мы сперва зачем-то пришли к Кейрре. Точнее, туда, где раньше жила Кейрра, а сейчас в каждом квадратном сантиметре воздуха чувствовалось ее отсутствие.
Внутри находились трое механоидов: один в спецовке, другой в обычной одежде и женщина в деловом платье, державшая почему-то в руках строительную каску.
– …Назначение помещения еще не определено, – говорил мужчина в костюме, – сюда подведены коммуникации, так что можно расположить и насосную, а можно и дополнительные раздевалки.
– Далеко от выхода на поле, – поджала губы женщина и сразу же вздохнула, – но если сюда получится перенести насосную, то, возможно, выйдет неплохо. Послушаем завтра архитекторов.
– Конечно, – улыбнулся ей тот, что в обычной одежде, взяв под локоть и направившись к выходу, а тот, что в спецовке, благостно улыбнулся Дейрану:
– Ну, готовьте к демонтажу.
Дейран проводил всю троицу взглядом, ничего особенного не выражающим. А потом поднес руки к глазам и потер их, маскируя слезы:
– Да что же такое…
– Поспи, правда, – посоветовал я ему, – я не буду говорить, что все будет хорошо или что хуже уже некуда, но наша жизнь – это чай, и невозможно налить чай из пустого чайника.
– Спасибо вам, мастер, – отозвался Дейран и, посмотрев на меня с искренней, живой теплотой, произнес: – Я не понимал, какого большого голема нанимаю, когда забирал вас. И простите за то, что все это…
– Иди, иди давай, – закончил я за него и проследил, как он действительно уходит к себе, от усталости еле отрывая ноги от пола.
В опустевшем темном пространстве я остался совершенно один.
И повесил голову, предавшись внутренне какой-то странной, будто живой тишине, мягко уговаривавшей меня, что, что бы ни случилось потом, завтра, самое важное для меня и для нас уже произошло: мы разобрались в себе, мы сражались, мы стали взрослее. И пусть мы все провалили, по крайней мере, мы добрались до той точки, с которой можем проваливаться, что уже, учитывая все обстоятельства, не мало. Наверное, весь этот опыт мы сможем использовать в будущем. В каких-то новых, еще неизвестных нам проектах, дерзких затеях…
Мы угробили карьеру Эйды и похоронили будущее Кейрры, Дейрана скоро вообще посадят, меня лишат права работать по назначению, ДиДи отстранят, Эйхнар потеряет работу и окончательно сойдет с ума на слепом назначении. Вот что произошло. Вот что мы сделали. Вот и все.
– ДраДра? – робко позвала меня от входа в комнату Кейрры драконица.
Я обернулся на звук, до последней секунды надеясь, что она зовет меня с коленей нашей девочки, но она стояла, если не считать отправившегося по своим делам кота, одна – такая же потерянная и такая же маленькая, как и я, в той же огромной комнате.
– Да, моя милая, – по одному слогу выцедил я.
– Я ничего не добилась.
– Что насчет Дейрана? Что сказали? Его будут судить?
– О нем ничего. Пока что ничего: ни хорошего, ни плохого.
– А Кейрра?
– Меня не пустили к ней. Сказали, что я превысила мастерские полномочия, давя на нее с этой программой, сказали, что я держала ребенка в антисанитарных условиях, что допустила ее неграмотность, допустила раннюю беременность… отстранили от работы… – она, проговорив все это с блуждающим по кафельному полу взглядом, подняла его на меня и, глядя прямо в глаза, быстро прошептала: – Послушайте, я теперь никто.
– И это из-за меня, – признался я, вовсе не так, как раньше – лишь бы сгладить, лишь бы она не ругалась. – У вас все получилось бы, если бы не я.
– У нас ничего бы без вас не получилось, – призналась ДиДи, и я понимал, что моему крылу холодно и одиноко оттого, что оно не укрывает ее чешую. – Поймите меня правильно, мастер, я… я не плачу о Кейрре, я знаю, что она умница, что она справится и что она еще не нашла свою дорогу, но она нашла силы искать. Но я же осталась одна!
– А если… а если вы не совсем одна?
Вместо ответа она опустила морду. Я подошел и обнял ее крылом, обнял шеей, положив ей на плечо голову:
– Вы знаете, я люблю вас.
